![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
yury_finkelб) Реальное развитие советского государства
Изложение взглядов, о которых Ленин писал незадолго до Октябрьской революции в сентябре 1917 г., даёт нам возможность сравнить, насколько реальное развитие советского государства совпадало с его прогнозами или противоречило им.
Тот, кто хотя бы немного знаком с историей Советского Союза, знает, что это развитие во многом происходило иначе, чем думал и планировал Ленин до революции. Это началось уже при его жизни, а в дальнейшем при правлении Сталина приняло более крупные размеры.
Ленин вполне осознавал это несоответствие, он неоднократно пытался противодействовать ему критикой и предложениями, но в целом с небольшим успехом. Уже это показывает, что проблема тут была не столько в добрых намерениях и в доброй воле, сколько в объективных и субъективных условиях, установившихся после революции и тем более после гражданской войны в России. Власть фактического положения оказалась сильнее всякой теории.
Первым фактором без сомнения была культурная отсталость, проявлявшаяся не только в том, что четверо из пяти советских граждан были безграмотны, но и в том, что, вследствие долгого правления самодержавной деспотии едва ли существовали демократические привычки и традиции. В деревне преобладало подчинение вышестоящим авторитетам. Ленин вновь и вновь говорил об этом и неоднократно выражал важность этого фактора в фразе, что на самом деле вся суть социалистического строительства должна бы быть сосредоточена в усвоении культуры. Поэтому он решительно возражал против всяческих попыток создать как бы на почве этого традиционного бескультурья «пролетарскую культуру». Он считал с долей сарказма, что было бы достигнуто многое, если для начала были бы усвоены хотя бы сокровища «буржуазной культуры». На VIII съезде РКП(б) он подробно говорил о том, что невозможно построить социализм без уважения и использования важнейших достижений буржуазной культуры, науки и техники. «Без наследия капиталистической культуры нам социализма не построить»1, довольно категорически заявил он.
Вторым фактором было то, что советская страна сражалась в долгой, тяжёлой, кровавой и разрушительной гражданской войне, в которой началось развитие, приведшее к иерархической централизации всех полномочий власти и принятия решений, а также сильная милитаризация всей общественной жизни. При этом произошло соединение и фактическое объединение высшей верхушки Коммунистической партии с верхушкой советского правительства, что казалось неизбежным не только по объективным причинам, но и по персональным: круг руководящих личностей был относительно невелик.
Политбюро РКП(б) стало высшей инстанцией принятия решений не только в партии, но и в государстве и во всём обществе. К этому «сверхправительству» сходились все ниточки. Эта диктаторская центральная власть, порождённая чрезвычайным положением, оказалась главным врождённым пороком политической системы сталинского социализма. Она стала как бы «врождённым пороком», с которым были причинно связаны все проявившиеся позднее сущностные деформации и отклонения. Эта политическая конструкция позднее была возведена сталинским режимом в догматический принцип, остававшийся неизменным в течение всей истории Советского Союза, хотя она никогда не была серьёзно исследована или теоретически обоснована.
Вопрос взаимоотношения партии и государства в Парижской Коммуне, как известно, не играл никакой роли, так как коммунары хоть и были пролетарскими революционерами, но ещё не были организованы в социалистической партии, которые лишь позднее сформировались в капиталистических странах как политическая организация рабочего класса. Среди коммунаров были сторонники марксистской тенденции, но их было меньшинство. Но это никак не помешало их единодушному сотрудничеству в интересах трудового народа города Парижа.
Поэтому Ленин и не видел причин затрагивать этот вопрос в «Государстве и революции». Но когда этот вопрос остро встал после Октябрьской революции, по нему не имелось внятных соображений. Сформировавшаяся тогда практика, сосредоточившая всю государственную власть в Политбюро Коммунистической партии, была лишь прагматическим решением без теоретической базы.
После окончания гражданской войны и после первых опытов социалистического строительства Ленин осознал фундаментальную ошибку этой конструкции. Поэтому он предложил провести чёткое разграничение задач и полномочий партии и Советов, партийного руководства и правительства. Во время подготовки XI съезда РКП(б) весной 1922 г. он зафиксировал в плане политического доклада: «Наконец, необходимо разграничить гораздо точнее функции партии (и Цека её) и Соввласти; повысить ответственность и самостоятельность совработников и совучреждений, а за партией оставить общее руководство работой всех госорганов вместе, без теперешнего слишком частого, нерегулярного, часто мелкого вмешательства»2. А на съезде Ленин сказал: «У нас создалось неправильное отношение между партией и советскими учреждениями, и на этот счёт у нас полное единодушие»3.
XI съезд партии был последним, в котором Ленин смог принять участие, позднее он из-за своей тяжёлой болезни должен был отойти от активной работы и уже не мог проводить поправки, которых он требовал.
Но относительно «полного единодушия» по этому очень важному вопросу он всё же ошибался, так как по крайней мере Сталин, избранный на этом съезде генеральным секретарём, имел другие намерения. Он всё больше подчинял себе государственный аппарат, и таким образом врождённый порок политической системы не только сохранился, но и с течением времени под ярлыком «ведущей роли партии» стал основной константой всей политической системы социализма.
Третий фактор, приведший к тому, что государственный аппарат диктатуры пролетариата в Советском Союзе развился в направлении сильной бюрократизации — причём государственная бюрократия всё больше проявлялась как особый слой, как новая «высшая сила», стоящая над населением, — состоял в том, что во время гражданской войны пришлось задействовать большое количество бывших чиновников и служащих старого царского аппарата управления. Гигантская задача овладения и управления всеми ресурсами для победы в гражданской войне оказалась не столь проста, как думал Ленин. Политически сознательные рабочие заняли многие важные посты и росли вместе со своими задачами, но управление столь огромным государством и территорией всё же требовало большого количества опытных специалистов в управлении. Так вместе со старыми чиновниками в социалистическое государство вошёл и старый бюрократический административный стиль, и он всё более расширялся. Эта тенденция позднее была поддержана Сталиным, который культивировал аналогичный процесс в партийном аппарате, чтобы таким образом укрепить основу своей личной власти.
Ленин был чрезвычайно озабочен такой бюрократизацией и очень часто занимался этим вопросом, как в отношении её причин, так и в отношении возможностей её преодоления. Бюрократизм не только было трудно выкорчевать, он ещё и всё время возникал вновь. Ленин видел целый ряд его причин и во многих отношениях расширил свои взгляды, изложенные в «Государстве и революции». Он видел, что в России существовали совершенно особые условия, затрудняющие борьбу с бюрократизмом. «У нас другой экономический корень бюрократизма: раздробленность, распылённость мелкого производителя, его нищета, некультурность, бездорожье, неграмотность, отсутствие оборота между земледелием и промышленностью, отсутствие связи и взаимодействия между ними»4. Всё это, конечно, важные причины, но их воздействие в то же время усиливалось сознательной поддержкой бюрократических методов в руководящей работе в самом партаппарате.
Приходится, по-видимому, видеть ещё и четвёртый фактор в том, что в марксистской теории о структуре и практической работе диктатуры пролетариата как государственной системы ранее ничего не было сказано. Эти вопросы едва ли были разработаны теоретиками марксизма II Интернационала, а если и были, то чаще всего лишь абстрактно, например, в различных работах Каутского.
Ленин в последние годы жизни оставил лишь ряд важных идей и предложений, которые частично исправляли, уточняли и продолжали его прежние высказывания в «Государстве и революции». Но Сталин игнорировал и их.
После того как он в ВКП(б) наряду с организационной властью присвоил себе также идеологическое и теоретическое верховенство, уже не существовало возможности для обсуждения и теоретической разработки таких вопросов. Все попытки развивать далее марксистскую теорию государства, которые ещё происходили в 1920-х гг., подавлялись Сталиным, который в качестве «Ленина сегодня» присвоил себе единственное право решать теоретические вопросы.
Эти четыре фактора в своём взаимодействии в определённой мере объясняют, почему развитие социалистического государства и всей политической системы Советского Союза шло в направлении, мало соответствовавшем теоретическим взглядам Ленина.
Здесь вмешался и субъективный фактор, который играл в истории растущую роль, а именно личное стремление к власти Сталина, вскоре получившего в качестве генерального секретаря ВКП(б), как это назвал Ленин, «неограниченную власть», которую Сталин систематически превращал в обширную диктаторскую систему правления над партией, над государством и над обществом. При этом принцип «ведущей роли партии», возведённый им в догму, играл решающую роль.
Без сомнения, сильное стремление Сталина к власти было связано с его чертами характера, но было бы совершенно неверным и антимарксистским объяснять развитие политической системы в Советском Союзе исключительно чертами характера одной личности. Во всеобщем течении исторических событий это лишь случайный фактор. Но существуют случайности, которые в определённом сочетании попадают в контекст исторической необходимости и потому могут стать формой проявления этой необходимости, при наличии соответствующих условий. Именно это и произошло в совпадении определённого характером стремления к власти Сталина с объективными и субъективными условиями в партийном и государственном аппарате молодой советской власти.
Количественно растущий слой бюрократии нуждался в ведущей личности во главе, которая бы в свою очередь нуждалась именно в этой бюрократии для того, чтобы опираться на неё и усиливать свою личную власть. И наоборот, Сталину нужен был этот слой, чтобы с его помощью он мог в широком масштабе реализовывать свои притязания. Поскольку их интересы всё больше объединялись, в этом развитии исторические необходимости соединились с исторической случайностью таким образом, что всё развитие получило определённое направление, которое оно в других обстоятельствах наверняка не получило бы.
Это один из тех случаев, о которых думал Маркс, когда он сказал, что историческое развитие иногда может зависеть и от того, какие фигуры случайно возносятся приливом на вершину движения. Кстати, я хочу здесь отметить, что Троцкий также неоднократно обращал внимание на эту взаимосвязь, чтобы объяснить, почему именно такая второстепенная фигура, как Сталин, смогла достичь столь высоких вершин.
Вследствие этого развития Коммунистическая партия стала центром всей политической системы социализма, поскольку организационный принцип, структуры и механизмы партийного аппарата были достаточно схематично перенесены на более или менее все государственные и общественные институты и организации. Поэтому очень важно более подробно взглянуть на внутреннее состояние партии и её аппарата. Решающий исходный пункт для понимания этой негативной эволюции состоит в том, что, начиная с назначения Сталина генеральным секретарём, демократические структуры, механизмы и способы действия Коммунистической партии систематически всё более ограничивались и в конце концов были ликвидированы.
Её важнейшим организационным принципом был демократический централизм, составлявший противоречивое единство демократии и централизма. Этот принцип всегда требовал диалектического применения, чтобы достичь и обеспечить баланс между двумя противоположными сторонами, причём демократическая сторона, по понятным причинам, всегда находится в более сложном положении и имеет меньше возможностей для преобладания. Поэтому всегда шли споры о правильном применении этого принципа и о внутрипартийной демократии.
Хотя в тяжёлое время военного коммунизма по понятным причинам демократия в партии существовала лишь в очень ограниченном смысле, переход к мирному труду социалистического строительства всё же настоятельно требовал такой перемены в способе работы партии. Демократический централизм должен был вновь вступить в полную силу. Необходимое усиление демократической стороны этого принципа, таким образом, потребовало бы демократизации структур и методов работы партийных органов и должно было в полном объёме восстановить внутрипартийную демократию. Но этого не произошло, так как во время перехода от военного коммунизма к новой экономической политике возникла столь опасная ситуация, что X съезд РКП(б) в марте 1921 г. по предложению Ленина принял жёсткое решение, согласно которому внутри партии строго запрещалось всякое создание фракций, а тем самым также и внутрипартийные споры. Но это решение должно было действовать только в течение очень ограниченного времени и должно было быть отменено, как только положение вновь позволило бы это, как Ленин ясно потребовал в своей аргументации. Но после смерти Ленина это решение использовалось правящей группировкой вокруг Сталина в Политбюро, чтобы клеймить всякое критическое обсуждение, в основном критику политической линии руководства, как фракционность. Это решение, вопреки настойчивым требованиям Троцкого в Политбюро и группы ведущих партийных работников Центрального Комитета, не было отменено, в результате не произошло демократического развития партии.
За относительно короткое время деформация демократического централизма привела к положению, когда центральный партийный аппарат как инструмент Сталина мог пользоваться почти абсолютной властью над партией. Принцип демократического централизма, зафиксированный в формально продолжавшем действовать уставе партии, стал диктаторским централизмом. Вместо того, чтобы дать возможность широкого обсуждение членами партии и партийными организациями решающих вопросов партийной политики снизу вверх, так, чтобы Центральный Комитет на этой основе мог принимать решения о курсе партии в согласии и с активным участием партийцев, теперь существовал лишь путь сообщения сверху вниз. «Линия партии» фиксировалась в Политбюро и затем без предварительного обсуждения спускалась сверху в приказном порядке. Насколько возрастала личная власть Сталина, настолько и «линия партии» всё больше совпадала с его взглядами. С тех пор всякая её критика тотчас же подвергалась дискриминации, подавлялась и каралась как антипартийная фракционная деятельность.
Партийная дисциплина таким образом всё больше превращалась в подчинение нижестоящих. Наконец, после того, как Сталин достиг своей абсолютной власти, Центральный Комитет и Политбюро также потеряли свои полномочия, так как Сталин был единственный, кто принимал решения и правил единолично от имени Политбюро или Центрального Комитета. Когда он говорил: «Центральный Комитет считает», это означало, что так считал лично он. Поэтому было лишь логично, что он с 1941 по 1953 г. и формально был не только генеральным секретарём ЦК ВКП(б), но и главой правительства. Тогда стало привычным публиковать важнейшие решения как «постановление ЦК ВКП(б) и Совета Народных Комиссаров СССР» (позднее «Совета Министров»), что создавало совершенно неверное впечатление, будто решение было совместно принято двумя органами власти равного уровня. А иногда решения Сталина объявлялись даже без созыва ЦК или без его предварительного оповещения.
Вся политическая система была выстроена как пирамида, на чьей вершине стоял генеральный секретарь Коммунистической партии. Партия получила «ведущую роль» в этой иерархии, что на практике означало, что все важные решения принимались исключительно Политбюро по указаниям генерального секретаря, а затем передавались для исполнения, т. е. фактически диктовались, партийным организациям, Советам, правительствам союзных республик, регионов и т. д., а также общественным организациям.
Формула «ведущей роли партии» была совершенно схематически перенесена с отношений между рабочим классом, рабочим движением и пролетарской партией на государство и общество. В контексте большевистского понимания революционной партии этот термин имел ограниченное значение: он говорил, что партия как авангард рабочего класса выполняет ведущую роль во всём организованном и стихийном рабочем движении, и что она призвана вести и воспитывать его.
Независимо от того, что такое понимание партии продолжало оспариваться, решающим было то, что социалистическое государство, так называемое социалистическое общество и его различные области (экономика, культура, образование, искусство, литература, наука) имели свою специфическую структуру и задачи, а также развивались по особым законам и потому требовали руководства со знанием дела, а в таких областях, как искусство и литература, ещё и руководства с чувством такта. Поэтому было не только совершенно безосновательно схематически переносить формулу ведущей роли партии на условия совершенно другого рода. Это привело также к примитивному дилетантизму, что принесло гораздо больше вреда, чем пользы. Подчинение всех этих областей прямому руководству партии неизбежно привело к тому, что малокомпетентные «партработники» в грубой манере вмешивались в работу государственных и общественных органов, ответственных за эти области, делали им неуместные политические и идеологические предписания и затрудняли или даже препятствовали их работе. От этого страдали прежде всего искусство и литература, а также наука.
Сталин сам или функционеры по его поручению считали себя из-за занимаемых ими постов компетентными для командования в областях, в которых они как неспециалисты мало понимали, а также для принятия решений, какие теории в науке, в экономике, философии, историографии, биологии, языкознании и т. д. были верны или неверны, какое литературное направление было социалистическим или антисоциалистическим, и как должны выглядеть социалистическое искусство, музыка, живопись или театр.
Я упомяну карательные экспедиции А. А. Жданова (1896–1948) по приказу Сталина после 1945 г. в литературу и философию, борьбу Т. Д. Лысенко (1898–1976), инспирированную Сталиным, против генетики или вмешательство Сталина в языкознание как выдающиеся примеры этой манеры «руководства со стороны партии».
Как известно, Ленин всегда решительно отвергал такой политически мотивированный дилетантизм и требовал заботливого и уважительного отношения к представителям культуры, искусства и науки безо всяких мелочных упрёков. Но его указания не соблюдались тем больше, чем больше расширялась и укреплялась сталинская система правления. Она к тому времени опиралась на растущий слой привилегированных помощников в партийной и государственной бюрократии, а также была идеологически подкреплена расцветшим к тому времени культом личности Сталина.
Ленин, напротив, хотел, чтобы выборные Советы на всех уровнях общества и государства стали демократическими органами власти, от которых исходили бы задачи социалистического преобразования общества и управление им уже с широким участием рабочих и крестьян. При этом диктатура пролетариата и демократическая работа Советов вовсе не должны исключать одна другую, так как советское государство по своему общественному содержанию, по своему классовому характеру было диктатурой рабочего класса над разбитыми классами крупных собственников и буржуазии, но по своим структуре и работе они должны были быть гораздо более демократичными, чем буржуазная демократия, как писал Ленин в «Государстве и революции». В этом смысле он сформулировал уравнение: диктатура пролетариата = социалистическая демократия5.
Для массы рабочих и крестьян должна была царить широкая демократия, в то время как ограничения демократических свобод для членов свергнутых бывших эксплуататорских классов помещиков и капиталистов должны были действовать лишь в течение ограниченного времени. В соответствии с этим избирались Советы во всех населённых пунктах и городах, районах, областях и республиках, а также Верховный Совет всего государства СССР. Этот последний формально был высшим органом власти Советского Союза, имевшего форму федеративной республики. В качестве исполнительного органа Советов, то есть правительства, был создан Совет Народных Комиссаров, как постановил после завоевания власти в октябре 1917 г. II Съезд Советов, но впоследствии СНК формировался Верховным Советом, так же формально.
Однако на выборах в Советы действовало неравное избирательное право: члены прежних эксплуататорских классов не имели права голоса, а голоса рабочих имели больший вес, чем голоса крестьян. Поскольку рабочий класс по сравнению с крестьянством составлял меньшинство, эта мера была необходима для обеспечения социалистического развития в этой отсталой стране. С формальной точки зрения это было «нарушением демократии», и поэтому неудивительно, что сторонники «чистой демократии» — прежде всего меньшевики — резко протестовали.
Но «чистая демократия» в антагонистическом классовом обществе не может существовать, поскольку классы с их материальными интересами и определяемыми ими целями находятся в антагонистическом отношении между собой. Общественное неравенство классов не уничтожается формальным юридическим равенством. Демократия — это форма государства, и потому неизбежно, что классовое неравенство временно проявляется и в соответствующих демократических процедурах выборов.
Демократия также не является «абсолютной ценностью», поскольку социальный прогресс не может быть осуществлён в классовом обществе, если класс, воплощающий прогресс, подчиняясь формально-демократическим правилам, даёт свергнутым классам возможность мобилизовать мелкобуржуазные слои, особенно сильные в отсталой стране, против прогресса, и таким образом воспрепятствовать ему. В этом смысле общественный прогресс имеет приоритет над демократией. Другими словами: демократия не является «высшей ценностью», имеющей приоритет всегда и во всех обстоятельствах.
Уже здесь становится видно, что Ленин, исходя из опыта Парижской Коммуны, совершенно не поднимал этот сложный вопрос, поскольку в крупном городе Париже эта проблема не играла важной роли. Но для России, где преобладала крестьянская экономика, она была чрезвычайно важна. Если подходить к этому вопросу не формально, а принять во внимание то, что крестьянство и все мелкобуржуазные слои по своим экономическим условиям существования между буржуазией и рабочим классом не способны следовать самостоятельной перспективой социального прогресса в смысле перехода к высшему социалистическому обществу, а с другой стороны постоянно колеблются между двумя основными классами — буржуазией и пролетариатом, всегда с надеждой когда-нибудь достичь уровня настоящих капиталистов и со страхом опуститься в пролетариат, — то становится ясно, что чисто формальное уравнение мелкобуржуазного класса с рабочим классом в революционные периоды заблокировало бы всякий социальный прогресс.
Это стало совершенно ясно в период Февральской революции, когда меньшевики и эсеры после выхода кадетов в одиночку руководили Временным правительством и под названием «революционная демократия» проводили мелкобуржуазную демократическую политику, которая и не решала все задачи буржуазной революции, и не открывала пути к социалистической революции. Поэтому было оправдано и необходимо в революционный период временно подчинить определённые демократические права общественному прогрессу.
Я мимоходом отмечу, что с этим дело не обстояло иначе и в великих буржуазных революциях, о чём прилежно забывают и что замалчивают глашатаи чистой демократии. Достаточно подумать лишь о славной английской и Великой французской революциях или о революционном рождении США.
